Социологи считают, что после гибели близкого человека обычному россиянину сложнее признать, что война бессмысленна.
Начало вторжения на Украину поделило поразило и раскололо российское общество. Многие решили покинуть страну – кто на антивоенной волне, кто попросту из-за паники. Бегство от осенней «частичной» мобилизации окончательно выселило из России тех, кто не готов был принять новую реальность или чей протест остался где-то глубоко внутри. Прошло два года боевых действий. За это время спецоперация, которая задумывалась Путиным как маленькая победоносная война профессиональной армией, переросла в затяжную позиционную без видимых продвижений, а главное – так или иначе непосредственно коснулась миллионов россиян.
Хотя фронт остается где-то далеко за экраном телевизора, чудовищные потери, множество покалеченных физически и психически, получившие помилование рецидивисты, все это не просто идет где-то фоном, но отразилось практически на каждой семье, особенно в депрессивных регионах. У кого-то погиб родственник, кто-то потерял друга, вернулся калекой сосед по подъезду, знакомый по спортклубу ушел «добровольцем» и пропал без вести, и так далее. Правда, оторопь от происходящего, неверие в то, что это возможно в XXI веке, сменились ужасающим смирением, восприятием неизбежной гибели людей, в том числе близких, как нормы жизни. При этом уехавших на Украину стрелять в других считают не то жертвами, не то героями. Как изменилось восприятие войны среди обычных россиян, разобрали «Люди Байкала».
Горжусь, что он у меня мужик… был
Бурятия – один из беднейших регионов России. Служба в армии по контракту здесь – практически единственный социальный лифт еще с «мирного» времени. Сейчас таким лифтом стала война с ее дикими для депрессивной провинции денежными выплатами.
В Бурятии находятся крупные воинские части, которые с самого начала участвовали во вторжении на Украину и понесли большие потери. Это 5-я танковая бригада и 11-я десантно-штурмовая бригада в Улан-Удэ, 37-я мотострелковая бригада в Кяхте. Неизвестно, сколько добровольцев отправились из региона воевать в 2023 году, однако в республике только официально 1284 подтвержденных погибших (по открытым источникам – некрологам в прессе, сообщениям в соцсетях). В соседней Иркутской области – 977.
Если о погибших есть хоть какая-то информация, то о раненых и пропавших без вести можно найти только отрывочные сведения. Согласно принятой статистике, соотношение убитых и раненых в современной войне в среднем 1 к 3. Сюда не учитываются пропавшие без вести, в которые командование записывает всех солдат, которые не вернулись после очередного мясного штурма – остались живые, раненые или убитые на простреливаемой территории, откуда невозможно эвакуировать. Поэтому полную картину представить трудно, но минимум 1600 детей в двух регионах потеряли отцов.
У 39-летнего добровольца Алексея Томских из села Гусиное Озеро в Бурятии осталось семь детей. Он ушел на войну добровольцем. Жене сказал, что «не хочет отсиживаться, потому что мужик». Через четыре месяца его убили.
«Да, я потеряла мужа, осталась одна с семью детьми без кормильца, – сказала жена Алексея журналистам летом 2023 года. – Но я не виню его и очень горжусь, что он у меня такой».
Война как норма жизни и однополые семьи
Невидимые, но такие зримые потери проявляются в отношении родственников погибших. Одна бабушка в волонтерском центре в разговоре между ценами на продукты и погодой упомянула, что на Украине у нее погибли четыре внука. Социологи описывают это как «этнографический ступор», характерный для регионов, где безысходность перед необоримыми обстоятельствами рутинизирована. При этом все устали от войны.
«Никто не ведет политические дискуссии, как раньше, в школе уже не поднимают флаг и не поют гимн, всем лень патриотизмом заниматься, — рассказала учительница из Иркутской области. – Своих проблем предостаточно. У моей коллеги муж-военный погиб на СВО в первые дни, она осталась с дочкой. А нам втирают, что однополые браки – это ужасно. Ну, вот теперь у моей знакомой однополая семья – она, ее мама и ее дочь».
Повседневность того, что вчера, сегодня или завтра близкий человек может погибнуть где-то там, за тысячи километров, искривляет сознание людей. В их понимании люди, добровольно ушедшие убивать на чужую землю – это всё еще сыновья, мужья или братья, но отнюдь не оккупанты, палачи как в Буче или убийцы как в Волновахе. Для них они остаются скорее героями, а при упоминании, что родному «лучезарному мальчишке» приходилось стрелять в людей, матери вздрагивают и открещиваются фразами пропагандистов:
«Они воюют за наше мирное небо. Мирных стреляют бандеровцы, американцы, я вам честно говорю».
Ненапрасные смерти
Люди, которые потеряли близких на войне, часто внушают себе, что их смерть была не напрасной: «Да, он погиб, но защитил родину». Люди могут на самом деле не придерживаться этих мыслей, но они пытаются себя так успокоить, что несчастье случилось «не зря».
Социолог Дмитрий Александров объясняет это «неупорядоченной телеологией» – когда человек пытается приписать наблюдаемому явлению какую-то причину: «Лев живет в зоопарке, потому что он родился, чтобы жить в зоопарке. Дождь идет, чтобы поливать растения». У войны есть тоже своя телеология – она в Кремле.
Социолог Аида Белокрысова добавляет, что после гибели близкого человека обычному россиянину «сложнее признать, что война бессмысленна»:
«Он еще сильнее этому будет сопротивляться и вовлекаться в пропагандистские нарративы о том, что есть противостояние НАТО и России. Человеку нужно получить просто какое-то экзистенциальное оправдание».
Белокрысова подчеркивает, что люди «в принципе не задаются вопросами о том, как называть уехавших на войну – оккупантами, героями или жертвами».
Жертвы или потери
Психолог из Петербурга Мария Аленникова говорит о том, что личные связи с погибшим у людей оказываются важнее мыслей о том, что этот военный делал на фронте:
«Человек не в состоянии принять эту новую реальность – мой сын убивает людей. Это же может повлечь другие выводы – например, я вырастила человека, способного убивать. Чтобы не сойти с ума от осознания этого, психика включает защиту».
Защита эта избирательна и «распространяется» только на близких: родственники часто разделяют действия погибшего и его сослуживцев, например, мать считает сына героем, а других военных — убийцами мирных жителей и оккупантами.
Это расколотое сознание не дает развиться антивоенному протесту в целом. Человек может отвлеченно рефлексировать – ненавижу войну и режим, но конкретного «дружбана», с которым тусил в школе – люблю, а значит, он не виноват. Тех, кто категорично настроен – единицы, как Константин из села в Бурятии:
«Мне нисколько не жалко погибших военных из Бурятии, так как ими был сделан осознанный выбор».
При этом у него много знакомых, которые уже погибли на Украине.
Каждая семья несчастна по-своему, как писал классик. Неизвестно, сколько продлится еще эта война и сколько она унесет жизней. Очевидно, что потери скрывают не только власти – их скрывают и сами люди, родные тех, кто добровольно или принудительно попал на фронт.
